Как уже было сказано, кроме Москвы, да еще, пожалуй, двух-трех городов страны, повсюду кафедры психиатрии и кафедры невропатологии, а то и просто руководящие врачебные места в соответствующих больницах оказались заняты к двадцатым годам нашего века исключительно учениками Бехтерева. Они любили учителя ревниво, преданно и безраздельно. Было в его обращении с ними что-то очень поднимающее и самоутверждающее каждого ученика, многие вспоминали об этой именно черте его наставнического характер. Это было уважение человека, настолько одаренного и духовно богатого, что сама собой разумелась им в тоне и самом климате общения явственная надежда на любого ученика и вера в его возможности. Быто товарищество без фальши, коллегиальность без превосходства, демократичность без панибратства, И ровная, равно высокого и неизменного уровня работособность коренника, умно и настойчиво ведущего всю огромную упряжку коллег. Многие ученики впоследствии вспоминали об этом.

Мне кажется, что вся жизнь Бехтерева — от и до – возражение очень недоброй одной мысли Чехева. И в то же время — подтверждение другой. Много уже лет пожелтевшей от времени закладкой отмечено мной в книге воспоминаний о Чехове то место, где он высказал в беседе с Горьким некое краткое уничижительное обвинение, Горьким же досконально приведенное.

«— Странное существо — русский человек! - сказал однажды Чехов Горькому. — В нем, как в решате, ничего не задерживается. В юности он жадно наполняет душу всем, что под руку попало, а после тридцати лет в нем остается какой-то серый хлам. Чтобы хорошо жить, по-человечески — надо же работать! Работать с любовью, с верой. А у нас не умеют этого. Архитектор, выстроив два — три приличных дома, садится играть в карты, играет всю жизнь или же торчит за кулисами театра. Доктор, если он имеет практику, перестает следить за наукой, ничего, кроме «Новостей терапии», не читает и в сорок лет серьезно убежден, что все болезни — простудного происхождения… Психология у них — собачья: бьют их — они тихонько повизгивают и прячутся по своим конурам, ласкают — они ложатся на спину, лапки кверху и виляют хвостиками...»

Чехов такие же самые по сути своей слова однажды и в письме своему корреспонденту (тоже, кстати, доктору) высказал, такую же печальную схему нарисовав:

«Пока это еще студентки и курсистки — это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти самостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора-дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры... Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят все из ее же недр».

А далее — сейчас же слова совсем иные:

«Я верю в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям — интеллигенты они или мужики — в них сила, хотя их мало... Но работа их видна; что бы там ни было, но наука все продвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т. д. и т. д. — и все это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернеров, помимо интеллигенции в массе и не смотря ни на что».

Надежда, высказанная в этих безжалостных и в то же время оптимистических словах, — как же воплощена она оказалась в личности и работах Бехтерева! Неустанное и ровное горение его, усилия нескольких десятков лет реализовались в фундамент всех практически областей науки о мозге и поведении, получивших с той поры развитие и движение. А еще ввиду того, что и роль наш герой играл заметную, и тысячи учеников жадно ловили каждое его слово, зачастую чисто нравственный характер носившее, ввиду этого высокое влияние Бехтерева, как ни малонаучно это понятие, тоже никак не скинешь со счета в истории России тех лет.

Это, правда, отдельно бы следовало обсудить. Дело еще в том, что влияние таких людей всегда и непременно благотворно. Ибо столь велика и неприсупна внутренняя свобода исследователя такого уровня и ранга, что не может она не воздействовать заражающе. В том, естественно, случае, если сам человек этот обладает непременной внутренней свободой, проявляющейся полной независимостью своего научного мышления.